Из фронтовых воспоминаний Евгения Викториновича Арменского, основателя и первого ректора МИЭМ
Как начиналась война
В самый разгар выпускных экзаменов (в школе после 10 класса) – 10-11 июня – я и мои сверстники 1923 года рождения получили из райвоенкомата повестки на призыв в ряды Красной Армии. 20 июня был последний экзамен, 21 – выпускной вечер.
Веселье, танцы затянулись далеко за полночь. 21 июня – самый длинный день, и светать в нашей северной местности начинает уже во втором часу. Поэтому, когда мы веселые, довольные, беззаботные вышли из школы на улицу, уже было светло. Кому-то пришла идея взять лодки и поехать вверх по Вексе к селу Троица. Там, на высоком берегу, стоит красивая церковь.
Усталые, довольные, голодные возвращались мы домой. На берегу Вексы жил Женя Корешков, напротив его дома и причалили. Он побежал домой сказать маме, что еще пойдет гулять. Вернулся он довольно быстро и с берега закричал: «Ребята, сейчас будет передано важное правительственное сообщение». Мы быстро побежали за ним. Дома он выставил репродуктор на подоконник открытого окна. В 12 часов 30 минут начал выступать Вячеслав Михайлович Молотов – война!
Когда я пришел домой, мать лежала на кровати и горько плакала. Увидев меня, встала, обняла и заплакала еще сильнее. Ведь завтра мне нужно было идти в армию…
О службе в 234-й Ярославской Коммунистической дивизии
Особенно трудной на первых порах службы была учеба на конном полигоне. Новые для нас команды – «Вольт налево», «Вольт направо». Уменье приподниматься во время езды верхом в такт лошади, при команде «Рысью марш», давалось нам нелегко. А если не умеешь приподниматься, то у тебя на определенном месте набивается кровяная мозоль, да и коню можно сбить холку. Особенно не любили мы команду «Рысью марш», и только конь перейдет на рысь, командир командует: «Бросить повод, бросить стремя». Вот команду выполнишь и начинаешь понемногу терять равновесие, крен всё больше и больше и, наконец, летишь с коня.
О письмах с фронта домой
В начале войны я скорее по-детски или просто по глупости решил не писать домой. Считал, что война скоро кончится, и я с победой неожиданно вернусь домой. Конечно, так думать было глупо, немцы были уже под Москвой. Мама, долго не получавшая от меня весточки, сообразила и написала комиссару батареи. Комиссар вызвал меня и спросил: «Когда ты послал последнее письмо домой?» - «А я решил до конца войны домой не писать, потом, с победой вернусь в родной дом».
Комиссар меня так пропесочил, что я готов был расплакаться. Затем он дал лист бумаги и заставил при нем написать домой письмо с извинениями и заверениями, что такое впредь не повторится.
Гадание цыганки
Мама настолько переживала время моего пребывания на фронте, что даже порой действовала вопреки разуму. Например, она при каждой возможности гадала у цыганок. И радостно внимала вранью цыганки, что сын будет жив и здоров. Один раз была очень удивлена, что цыганка, гадая, говорила ей верно, что сына зовут Евгений, и где и чем занимаются ее дочери и муж. Пока одна гадала, другая цыганка украла в доме единственную ценную вещь, имевшуюся у нас – набор серебряных столовых ложек. И только через несколько дней, встретив соседку, мать узнала, что у нее была гадалка-цыганка и тщательно расспросила соседку о нашей семье. Вот откуда у нее была «правда».
Случай в разведке
В один прекрасный день дежурил я на НП (наблюдательный пункт, откуда велось наблюдение за передвижениями техники на территории немцев), погода была солнечная, наблюдать было удобно, но немцы в этот день передвигались мало, и записи в журнал приходилось делать редко. Около 11 часов дня стал моросить мелкий летний дождь. Видимость пропала, и комары полетели в щель нашего блиндажа и начали так кусать, что не было никакого спасения.
Чтобы от них защититься, я накрылся бушлатом и незаметно для себя уснул. Очнулся от грозного окрика: «Разведчик! Сукин сын! Спишь на посту! Десять суток ареста!». Я вскочил: передо мной стоял командир полка. Через день командир взвода сказал, что наказание он придумает потом и снова послал меня на дежурство на НП. Наблюдая за противником, я заметил, что скученно идут три немецких автомобиля. Обычно по такой цели стреляют, но в тот момент на НП не было офицера, поэтому я взял трубку и передал координаты цели на батарею. Тут же пошли три снаряда, колонна была выведена из строя. Командир полка после этого сам снял с меня наложенный ранее арест и при этом сказал, что, если бы не было проступка, представили бы к правительственной награде. Так на заре своей службы я «прошляпил» свою первую награду.
Позднее мне передали рассказ командира полка о том, как я его напугал: «Иду я по траншее и слышу гул моторов (это он принял за гул мотора мой храп из-под бушлата, да еще из блиндажа). Иду далее – гул всё слышнее. Думаю, идут танки. Почему молчит полк? Убыстряю шаг по траншее, гул всё громче. Решил вбежать в блиндаж, чтобы узнать обстановку, вбегаю, а там под бушлатом храпит этот сукин сын – разведчик».
Проездом через Москву
Мы с лейтенантом ехали через Москву в расположение части. На фронте к этому времени действовал приказ: не приветствовать командиров при встрече, так как немецкие снайперы выбирали на мушку старшего начальника. Привыкнув к этому, мы шли по Москве и не очень обращали внимание на проходящих мимо воинских начальников. В какой-то момент впереди нас остановилась крытая машина, стёкла задней двери которой были зарешечены. Лейтенант сказал мне: «Смотри, ефрейтор, вот это «черный ворон». В то время ходили разговоры, что «черный ворон» - это машина, в которой возят закоренелых государственных преступников. Мы с лейтенантом уставились на эту машину и не сразу заметили, что из нее вышел капитан и направился в нашу сторону. На рукаве у капитана была повязка «военный патруль». Лейтенант доложил ему, кто мы и зачем находимся на улице Горького. Он в ответ спросил: «Почему мы не приветствуем старших воинских начальников?». Лейтенант ответил, что мы с фронта, а там даже приказ такой есть: не приветствовать поднятием руки к головному убору. На что капитан сказал, что, во-первых, здесь Москва, а, во-вторых, даже на фронте полагается говорить: «Здравия желаю!» И приказал залезать в машину.
Вскоре машина въехала во двор здания Московской комендатуры на Ново-Басманной улице. С учетом того, что у нас было времени в обрез, так как в 17.00 отходил наш поезд, нам была определена мера наказания – два часа строевой подготовки. Лейтенанта поставили в строй офицеров, а меня к солдатам. Офицеров "гоняли" существенно сильнее. Нас старшина или жалел, или ему было лень, но мы больше курили, чем занимались строевой подготовкой.
Учеба в радиовзводе
Пожалуй, самым тяжелым был СЭС (станционно-эксплуатационная служба). Это изучение передачи и приема информации на слух. Изучить азбуку Морзе – само по себе дело интересное, но учеба очень трудная и нудная. Каждый день по 6-8 часов занятия в классе – надеты наушники и идет передача морзянки, а ты должен успеть записывать буквенный, цифровой или смешанный текст. Сформированные в группы по пять знаков – они оператором передаются с довольно большой скоростью. Например, чтобы выполнить норму на 1-й класс, надо принимать и передавать любой текст со скоростью 18 групп (80 знаков) в минуту. Кормили в тылу не очень хорошо, и поэтому есть и спать хотелось всегда. И когда идут такие монотонные занятия, да еще и в теплом классе, то постепенно глаза слипаются, морзянка передает, и ты тихонько засыпаешь. Когда командир видит, что класс засыпает, подается команда: «Встать, выходи строиться!». Взвод выходит и прямо раздетый строится и бегает минут 20-30, затем занятия продолжаются, и так каждый день.
О короткой актерской карьере
В Камышине наша рота была расквартирована в городском театре. Театр работал, в нем играла эвакуированная сюда труппа Харьковского театра оперетты. Но для собственных целей театру был оставлен только актовый зал и фойе к нему. Все же вспомогательные помещения театра были заняты солдатами нашего полка. Наш взвод располагался в комнате, которая примыкала к сцене. Вскоре мы обнаружили, что за шкафом, стоявшем у стены, есть дверь, которая выходит на сцену. Вечером мы тихонько отодвигали шкаф, открывали дверь, проникали на сцену и смотрели оперетты. В одной из них, «Баядерке», мне даже «посчастливилось» играть. В труппе были настоящие актеры, а статистов, которых обычно берут из учащейся молодежи, не было. Вот для этой цели и брали солдат. На «Баядерку» играть узников, брошенных в тюрьму, где нужно было только сидеть в одежде хлопца и раскачиваться от горя, попал я. После спектакля нас вкусно покормили и дали по пачке махорки, так что мы были очень довольны.
Об интуиции, которая подвела
В наш взвод по ленд-лизу пришли американские радиостанции V-100 и CWC-284. Описания к ним были на английском языке, и мы разобрались скорее по интуиции, по знанию основных закономерностей, так как никто во взводе не знал английского языка.
Батарея по описанию была рассчитана на 24 часа непрерывной работы приемника. К каждой станции было придано 3 таких батареи. Мы были обеспечены непрерывной работой приемника на 72 часа. Это много, хватит надолго, так как военные радиостанции могут работать в дискретном режиме, только во время сеанса.
И тут произошел казус. Во время последних учений забыли выключить переключатель приемника, и по нашим предположениям батарея должна была разрядиться. Когда же через время вновь включили приемник, оказалось, что он исправно работает. Батарея питания разряжена не была.
Вася Шиловский, повинный в случившемся, достал где-то англо-русский словарь и вновь сел изучать инструкцию. Вскоре прибежал ко мне и сказал, что в конструкции вмонтирована кнопка, которая при закрывании станции отключает питание. Не знаю, правильно ли он перевел английское название кнопки, но сказал, что эта кнопка называется «защита от дураков».
О «разгоне» вражеского гарнизона накануне Победы
В Чехословакии 6 мая (1945 года) произошел забавный случай, когда мы втроем – начальник штаба, его водитель и я – «захватили» город и разогнали его гарнизон. Выехали мы в одну из артиллерийских частей, по пути был небольшой городок. Когда мы въехали на его центральную площадь, то увидели группу немецких солдат с оружием, марширующих на площади. Было их человек 50-60. Соотношение было явно не в нашу пользу. Поворачивать машину назад и «тикать» было уже поздно. Тогда мы вышли и смело пошли по направлению к немецким солдатам. Их командир, к удивлению нашему, подал команду «Смирно!» и подошел к нам строевым шагом, доложил, что солдаты занимаются строевой подготовкой и ждут указания командования Красной Армии. В строю стояли старики, которых в последнее время призвали в армию и надели на них военную форму. Оружие у них было учебное.
Подполковник приказал сложить винтовки в костер и поджечь их, а солдатам идти по домам. Практически мгновенно зажегся костер, а солдаты побежали с площади, на ходу срывая с себя погоны, и четверть часа спустя от немецкого гарнизона не осталось и следа.
Победа
Восьмого мая мы были в небольшом местечке, в 60 км от Праги. Слушая приемник, мы услышали французскую речь. Хотя никто не знал французского языка, мы поняли, что союзники говорят о победе. Вечером и наше радио сообщило, что подписан акт о безоговорочной капитуляции и 9 мая объявлено Днем победы. Сейчас, по прошествии уже более 50 лет, я отчетливо помню, как мы целовались, плакали, стреляли из оружия, радуясь победе, что остались живы, что впереди мирная жизнь. Можно было зажигать огонь в доме, не беспокоясь о светомаскировке, курить в темноте, не пряча папироску в рукав. Не слышать звука свистящего снаряда. Не содрогаться, когда в небе появляется самолет…
На другой день ездили мы в Прагу, там, на Староместской площади был грандиозный митинг по случаю победы.